Иногда, желая продемонстрировать свои ум и превосходство, человек показывает этим свою же глупость...

Практически всё то, что происходит с нами — неслучайно, и нами же с успехом может быть применено в будущем и… даже в прошлом...

Говорят, что только в покере есть река, куда можно войти не один раз. Это ни так, есть ещё одна...

Симбиоз красоты и разума у женщины ещё не означает наличие здравого смысла и красивых поступков. Это сочетание, так или иначе, но постепенно порождает Величайшую Глупость: она начинается со лжи, затем перерастает в предательство, и наконец — в безрассудство...

Стыдливая правда, хоть и своя, режет как лезвие. А красивую правду, хоть и не свою, готовы резать десятки «лезвий»...

И невозможное становится возможным, когда Кто-то вдруг включает тебе «Режим Бога». Но что важнее, вовремя заметить, что тебе его уже отключили, либо верить в себя и идти дальше?..

Игра лимпом — это ещё не показатель слабости, в некоторых случаях это часть стратегии...

Грош — цена тому, чьи обещания не стоят ни гроша…

Дама собаку ведёт на прогулку.

Собака облаять готова любого,

Поэтому дама ведёт её по закоулкам.

Дабы успокоить пса своего дорогого.

Прогулки маршрут их тем спокойнее,

Чем меньше народу встречается им.

И хорошо бы, чтоб ни единого зверя

Не повстречалось на их же пути.

Пёс рыскает и ведёт себя суетливо,

Высматривает он кого бы укусить.

А дама – хозяйка его, так красива!

Но не позволит того допустить.

Молодая, милая и так хороша!

Нежная, но сильной своею рукой

Поводок уверенно держит она,

Командует потугам псовым отбой.

И, тем не менее, со стороны не понять:

То ли хозяйка пса, то ли наоборот -

Кто из них кого тянет гулять...

Такой интересный тандем вот!

АРМЕЙСКИЙ КУРЬЁЗ

         Бывает, что вспоминаю я свою армейскую службу, насыщенно и содержательно проходила она, породив множество интересных историй. Был один случай, который просто никак не мог не врезаться в память — настолько он был забавным, даже курьёзным, и при этом страшным, так как сулил мне и моему товарищу весьма неприятные последствия.

То была суббота, полдень. Двое парней, один из которых я, другой – гвардии рядовой Кулич, находились в просторной комнате. Данное помещение было хорошо освещено лучами солнца, проникавшими через одно единственное окно, за которым стояла прекрасная погода – жаркий июльский день. Мы – солдаты срочной военной службы, проходившие её в вооружённых силах нашей страны, как и другие такие же ребята желали тогда скорее вернуться домой.

Нас в этой комнате оставил командир, а сам увёл остальных солдат из нашего взвода в город на какие-то хозяйственные работы. Такое иногда происходило по субботам: несколько небольших групп из числа солдат и сержантов-«срочников» под предводительством обычно младших офицеров или прапорщиков выдвигались в город для работы на различных объектах. Естественно, солдаты срочной службы работали бесплатно. В лучшем случае, их могли только накормить обедом. Как говорят, «бесплатная рабочая сила» отменена только на бумаге». Или, если угодно, сейчас это называется «дешёвой рабочей силой». Дешёвой – так как, так сказать, работодатели, за услуги рассчитывались гораздо меньшей платой. Как, думаю, понятно со сказанного выше, рассчитывались они не с солдатами (с ними, если последним повезёт, то лишь обедом), а естественно, с отправлявшими их на работы высокими офицерскими чинами. Таким образом, последние получали от этого свою личную выгоду. С другой стороны, некоторые такие работы могли проводиться во благо города, в котором находится войсковая часть, и без личной выгоды для её командиров. С этим я, безусловно, согласен. Но уверен, что это лишь некоторые из общего числа проводимых личным составом части работ в городе. Как бы то ни было, не стану никого осуждать. Это наша жизнь, и, если начать критиковать, обсуждая, всю ту грязь, которую вижу вокруг, то на это понадобится многотомное издание. Всё может быть, и возможно я займусь этим когда-нибудь в будущем. А сейчас моя история совсем о другом: она об одном из офицеров высокого чина и о нас с товарищем – простых солдатах. Но вначале я попытаюсь описать саму комнату, а также наше к ней отношение и, соответственно, правила поведения в ней.

Итак, у нас в тот день было другое особое задание: одному необходимо было произвести приборку в расположении взвода (в кубрике, где спят солдаты) и в этой самой комнате, а другому, то есть мне, проконтролировать это, так как был я старше призывом, и дослужить до демобилизации оставалось мне меньше чем полгода. Также надлежало мне выполнить кое-какие «бумажные» работы, так как являлся ваш покорный слуга писарем подразделения.

Так что же собой представляла та комната, в которой мы находились? Она была канцелярией взвода, она же служила и каптёркой. Как уже говорилось, комната хорошо освещалась в светлое время суток. Лампочка, свисавшая с потолка, надёжно и уверенно освещала помещение, когда за его окном было темно. Из мебели здесь, кроме шкафов, расположенных слева от входа, был большой стол, он стоял около окна, рядом большой стул, очень старый, такие, наверное, ещё можно увидеть в некоторых столовых. Там же в углу стояла урна для мусора, она была с крышкой. Окно было занавешено тюлем. Потолок выбелен, а на стенах самые обычные обои без какого-либо оригинального рисунка, и на одной из стен висела небольшая политическая карта мира. Совсем заурядный для казарменных помещений пол: несколько плотно прилегающих друг к другу древесностружечных плит, выкрашенных совсем обычной половой краской. Словом, это было довольно убогое помещение. Но не могу сказать, что выглядело оно как-то хуже других канцелярий или каптёрок, используемых другим подразделениями: ротами или отдельными взводами. Всё было на уровне, а само помещение вполне приемлемо для пользования им военнослужащими.

Запирание изнутри было неотъемлемым требованием поведения у солдат в данном помещении в те моменты, когда командование взвода отсутствовало. Один из ключей всегда находился у одного из нас, остальные ключи были у прапорщиков. И, поскольку иногда случалось так, что всё командование уходило домой пораньше, не оставаясь на совещания у командира батальона, то у личного состава взвода появлялась большая свобода. А с этим ключом мы чувствовали и вели себя очень вольготно и нагло, запираясь в каптёрке-канцелярии перед походом батальона на ужин и по возвращении с него. У нас там хранились съестные припасы, которые получали в посылках и бандеролях от родственников. То было свиное сало, различные приправы и специи, а также сладости, которые долго не залёживались. Имелся также и хлеб в нашем хранилище продуктов. Надо сказать, что его мы конечно не получали по почте, а добывали в солдатской столовой благодаря приятельским отношениям с хлеборезом. Все эти съестные припасы тщательно прятались в тайниках. Некоторые солдаты из других подразделений также хранили здесь свои продукты, естественно не бесплатно. О наличии такого хранилища в помещении каптёрки-канцелярии было известно командиру взвода, но он относился к этому как-то своеобразно и оригинально: для одних солдат он якобы не догадывался об этом, а для других, с которыми был в хороших отношениях, — чуть ли даже не поощрял такое их поведение. И, надо сказать, у него были на это причины. Дело в том, что наш командир -  старший прапорщик Макарцов, а также техник — старший прапорщик Михайлов и один из сержантов-«контрактников» Леванчук, любили выпить во время службы, и выпивали они именно в этой комнате, используя для этого обеденное время, но чаще вечернее с шести до семи часов. Именно в этот промежуток времени проходило совещание у командира батальона, на которое, как уже упоминалось, никто из командования взвода не ходил, так как на данном мероприятии собираться положено было только офицерам. В идеале командир отдельного взвода также должен был присутствовать на совещании, но ему он предпочитал другое занятие… Вот и просиживали штаны наши прапорщики и «контрактники» в этой канцелярии, пока длилось совещание, и естественно распивали спиртные напитки. Остальные три сержанта-«контрактника» чаще сразу уходили домой, но бывало, оставались за компанию с прапорщиками и Леванчуком.

Выпивать участники тех посиделок предпочитали дешёвое вино, которое сами называли «шмурдюком», но иногда и водкой не пренебрегали. А такие мероприятия они сами называли довольно оригинально, придумав этому кодовое обозначение, оно звучало так: «Снимать кино». Надо сказать, солдаты после этих посиделок немало выносили на свалку пустых бутылок. Иногда командование взвода не засиживалось в каптёрке-канцелярии, а уже в шесть часов вечера расходилось по домам, но гораздо чаще оставалось там до семи часов именно за вышеописанным занятием. Всё же, так оно находилось на работе, то есть на службе. Вот в том числе и поэтому командиру, да и технику взвода нужно было дружить со своими солдатами. Бывало, что они требовали у подчинённых часть их съестных припасов себе для закуси. Да и выносить пустые бутылки ведь нужно было кому-то. А сержанты-«контрактники» были в хороших отношениях с нами солдатами-«срочниками» скорее в большей степени из-за того, что были практически ровесниками нам.

А ещё у нас, у бойцов здесь было организовано маленькое подпольное казино, солдаты здесь играли в карты на деньги. Играли мы только в «тысячу», любителей этой игры в батальоне было не мало. И в те дни, когда наше командование уходило домой пораньше, солдаты собирались в канцелярии для игры в карты. Играли обычно втроём или вчетвером, иногда при этом присутствовало несколько зрителей, то есть большим количеством людей в канцелярии солдаты не собирались. Играли мы до тех пор, пока дневальный не подавал команду о построении на ужин. А потом и после ужина снова собирались за игрой. Просиживали так мы ещё около часа, до новой команды дневального, команды о построение на вечернюю поверку. В то время как другие использовали это время для подготовки к завтрашнему дню, мы играли. Но при этом и успевали также кое-как подготовиться: пришивали подворотнички к своей форме прямо за игрой. Надо сказать, это занятие у каждого в совершенстве было отточено временем и занимало самое большое пару минут, а у кое-кого из нас даже секунды. Бритьё и чистку обуви мы оставляли на утро, стирку и глажку формы, а также написание писем — на «лучшие времена». Иногда по воскресениям нам удавалось уделять игре большую часть дня.

Повезло нам, солдатам взвода, с командованием и лояльным к себе отношением. Но о маленьком подпольном казино в канцелярии не знал ни один офицер, ни прапорщик батальона и уж тем более бригады. И лишь немногим солдатам из других подразделений батальона было об этом известно, все они тоже были игроками и приходили сюда играть, обычно по воскресениям. 

Теперь вернусь к летнему субботнему деньку. Мы с рядовым Куличём довольны, что нам не пришлось идти в город вместе с остальными, здесь мы могли расслабиться и не спешили выполнять поручение, или скорее даже приказ командира взвода. И, как говорится, у нас ещё конь не валялся. Или, как сообщает нам Википедия, правильнее надо говорить не «конь», а «кон», ведь коном называлась носовая часть валенка, с которой начинал делаться валенок. И получалось тогда, «кон не валялся», — валенок ещё не начинал делаться. Хотя, этимология этого выражения доподлинно неизвестна и существуют несколько версий. Но это не важно, ведь речь не о них, и даже не о валенках и лошадях, а о том, что работа до сих пор не была начата. А помещению действительно требовалась приборка. И дело даже не только во влажной уборке, а ещё нужно было растасовать по шкафам рюкзаки, которые стояли на полу, аккуратно, чуть ли не под линейку, выровнять висящую в шкафу форму, а также постирать тюли.

Итак, один из солдат, который старше призывом, то есть я, сидел за столом и писал письма, одно за другим. А второй только пытался начать уборку, он разводил в ведре мыльный раствор и уже готов был начать стирку, оставалось только снять тюли с окна. Но Кулич не торопился, он выходил в туалет, отпирая дверь торчащим в замочной скважине ключом, и возвращаясь, позабыл запереть за собой дверь. А я совсем не заметил этой детали: продолжал писать кому-то письмо и при этом не отвлекался. А Кулич, высокий физически развитый парень, вскарабкался на подоконник и начал снимать тюли. Полагаю, со стороны это выглядело довольно забавно, как он, согнувшись, уместился на подоконнике, и тянулся рукой вверх. Но сам этого я не видел, просто не отвлекался. Насмотрелся я на Кулича за пол года совместной службы. Продолжал писать свои письма.

Но вдруг неожиданно для нас обоих с грохотом открылась дверь в комнату, и в дверном проёме появилась громадная фигура полковника Иванова. Он здоровенный и занял собою всю площадь дверного проёма. Вошёл, на лице был суровый взгляд и слегка ехидная улыбка типа «Не ждали?». Мы вдвоём были ошарашены. Тот, что находился на подоконнике, в момент спрыгнул с него, и быстро сделав пару шагов, остановился около стены напротив шкафов. Я, лишь успев растеряно и неуверенно произнести слово-команду «Смирно», вскочил со стула и также быстро вышел из-за стола, встав сбоку от него. Эти перемещения мы с Куличём успели проделать одновременно. Стали, застыв словно вкопанные. Оба думали о том, что были уверены, будто дверь заперта изнутри на ключ. И понял я тогда в тот момент: что-то будет, ведь всегда с появлением в казарме полковника Иванова с проверкой ничего хорошего ждать не приходилось. А в данный момент мы были застигнуты им врасплох. Пусть ничего неположенного и не делали, но в каптёрке-канцелярии стоял полнейший кавардак.

Полковник уже успел окинуть взором помещение и сделать для себя вывод, но этого мало, он хотел осмотреть шкафы. Повернулся влево, сделал шаг, тем самым освободив для нашего взора скрытую до этого за его спиной дверь. И в этот момент заметили мы стоявшего в дверях старшину роты, вместе с которой наш отдельный взвод проживал на одном этаже. В субботний день именно он, старший прапорщик Грищенко, отвечал за этаж и поэтому проверка расположения полковником Ивановым, заместителем по тылу бригады, либо его же заместителями, проводилась в присутствии Грищенко.

Полковник открыл антресоль над одним из шкафов, и в этот же момент оттуда на него свалился полностью укомплектованный РД-54 (рюкзак десантника). Он в антресоли был один, а остальные всё ещё стояли на полу напротив. Рюкзак попал прямо полковнику на голову. Он хотя и тяжёлый, но мягкий, поэтому Иванов не пострадал, но от внезапного удара по голове, слегка присел. Но полковник тот час же оправился от такой неожиданности и посмотрел вначале на старшину, потом на солдат. Маленький курьёз и на лице полковника возникла гримаса глубочайшего недовольства. Он, ничего не говоря, открыл журнал, который держал всё это время в правой руке, нашёл в нём наше подразделение и собрался написать напротив него своё замечание и поставить неудовлетворительную оценку. Но сразу же заметил, что неудобно ему это проделать, держа журнал в руке, нужно сесть за стол. Иванов подошёл к столу и одним движением левой руки отодвинул меня с прохода, стоявшего сбоку стола. Я естественно не пытался противиться этому и отошёл на шаг в сторону, но сообразил в этот же момент, что полковнику нельзя садиться на тот стул, на котором сам ещё совсем недавно восседал. И немедленно попытался сказать: «Товарищ полковник, не садитесь на этот стул, он сломан!». Но как-то у меня это не вышло: то ли от волнения, то ли от того, что меня только что наглым образом отодвинули в сторону, но язык мой совершенным образом словно онемел, и произнести удалось только половину первого слова. Иванов, понял, что боец хотел ему что-то сказать, вероятно решил, что это будут слова с извинениями и о том, что они просто не успели всё как следует прибрать. Он, не стал слушать меня, который разве что только и успел произнести несколько звуков, закрыл мне рот рукой и спокойным голосом приказал помолчать.

Конечно, то была ошибка! Стул действительно был неисправен, не то чтобы сломан, но крышка его не была прибита, и если сесть на неё слишком резко, то она могла съехать, а садящийся при этом мог провалиться. Что в действительности и произошло. Причём на глазах у двух солдат и старшины роты. Полковник очень резко опустился на сиденье и вмиг оказался в очень затруднительном положении: он всем своим телом провалился в пространство, над которым должна была быть съехавшая крышка. Своей пятой точкой Иванов почти касался пола, а старший прапорщик Грищенко и стоящий у стены рядовой Кулич видели его ботинки, торчащие из-за стола. Старшина, стоявший в дверях, отвернулся, пытаясь удержаться от смеха. А это действительно выглядело очень смешно. Кулич также, пытаясь не засмеяться, всё же хихикнул. А я, стоящий рядом со столом, хотел было помочь полковнику выбраться из образовавшейся ловушки, но, не сумев пошевелиться, остался стоять как вкопанный. Всё же через мгновение уже опомнился и подскочил к Иванову, пытаясь его вытянуть. Но тот сразу же пресёк эту попытку. Затем начал вопить, издав несколько невразумительных звуков, значение которых всё же я понял: «Уйди, я сам!».

Иванов выкарабкивался из стула секунд пятнадцать-двадцать. И, когда это ему удалось, он встал в полный рост весь красный от конфуза, или скорее от гнева и негодования. Полковник попытался что-то сказать, но не смог – заикался. Заметил лёгкое хихиканье со стороны Кулича, стоящего у стены, и долго не думая, швырнул в него урну для мусора, стоявшую в углу около стула. Паренёк увернулся и урна, запущенная с огромной силой, стукнулась об пол, разлетевшись вдребезги, а её содержимое покатилось по полу – Иванов, разинув рот, наблюдал как вращается этикетка на пустой винной бутылке.

Она — одна из многих, оставленных здесь командованием взвода, но именно её никто из солдат не успел вынести на мусорную свалку. Иванов, увидев бутылку, через мгновение сменился в лице: на нём теперь уже читались и удивление, и шок, и всё тот же гнев. Он некоторое мгновение находился в оцепенении. Начал говорить и снова заикался, так и не издав ни единого слова.

Но это мгновение прошло, и полковник пришёл в ярость. Только она теперь читалась на его лице. Он вышел из-за стола и заявил: «На гауптвахту, – подошёл к солдату, в которого только что бросал урну, и, грозя ему указательным пальцем правой руки, продолжил, — 10 суток ареста!» После чего тот час же вышел за дверь. Старшины в дверях уже не было. Видимо, он всё же не удержался от смеха и отошёл в сторону, чтобы ни мы, ни Иванов его не видели.

Конечно, в другой ситуации только что сказанное полковником было бы произнесено очень грозно и уверенно. Но в данном случае, его голос, произнося последнюю фразу, был дрожащим, с волнением и с небольшим заиканием. Но даже так эта фраза возымела эффект на двух парней, оставшихся в канцелярии. Тогда мы понимали, что будем наказаны, что «губы» (ареста с содержанием на гауптвахте) нам не избежать. И это несмотря на отсутствие какой-либо вины с нашей стороны.

Гвардии полковник Иванов объявил арест, глядя на моего товарища, ему же грозя пальцем, но я понимал, что это касается и меня тоже. Оставаясь хладнокровным и спокойным, подойдя к остававшейся открытой двери, я закрыл её. Посмотрел на Кулича и улыбнулся. Глядя на него, можно было с уверенностью сказать, что это как раз такой случай, когда человек может и плакать, и смеяться одновременно. Примерно так и происходило: его усмешка не сходила с лица, но парень начинал нервничать и даже немного паниковать. Он жалобным испуганным голосом спросил у своего сослуживца: «Что теперь будет?». Я ещё более выразительно заулыбался, с иронией произнёс: «Ну, посадят… наверное».

Сам я понимал, что теряю значительно меньше, чем мой товарищ: я уже был в отпуске, и поэтому мне пришлось бы выдержать тяжёлые десять суток ареста и демобилизоваться позже на это количество времени. А вот товарищу моему, кроме перечисленного ещё и отпуск должны были сократить. Ведь по армейскому уставу в то время так и положено было: отпуск военнослужащего сокращать на то количество суток, которое он провёл на гауптвахте, но оставлять ему не менее десяти суток; продлевать службу военнослужащего на столько суток, сколько он их провёл на гауптвахте. Кулич тоже всё это понимал, и переживал именно по этой причине. На лице его были досада, испуг и всё та же улыбка.

Вот такая забавная история из армейской жизни. Конечно, никого из нас тогда на гауптвахту не посадили: полковнику Иванову то ведь вряд ли хотелось, чтобы кто-либо узнал какой с ним приключился курьёз, засмеяли бы. Вот и приказано нам было никому об этом не рассказывать. Это уже старшина вскоре после произошедшего нам сообщил. Он же, видимо, и объяснил полковнику, что бутылка та была не наша...

Тот субботний день далее прошёл спокойно и вполне обыденно. К обеду вернулись наши сослуживцы во главе с гвардии старшим прапорщиком Макарцовым. Сходили в столовую, пообедали. Макарцов удалился домой. Мы, в большинстве своём, смотрели какой-то фильм. В карты решили в тот день не играть: как-то опасались мы с Куличём, что утро ещё может к нам вернуться в лице Иванова, Грищенко или кого-нибудь ещё… Состоялось построение на плацу батальона. Так ответственные лица проверяли весь ли личный состав вернулся из города, так как рабочие команды возвращались в разное время: большинство до обеда, остальные после, отобедав где-то в городе. Поверка показала, что всё в порядке. Затем через некоторое время снова было объявлено построение, на этот раз для похода на ужин. После которого все мы отдыхали. Кто-то занимался своими делами, но большинство ребят снова смотрели фильм. Далее поверка на плацу бригады, которая заняла довольно много времени. Вернувшись в своё расположение, все стали готовиться ко сну. Наконец прозвучала команда «Отбой!», солдаты легли спать. Уснул я ни сразу. Глядя в темноту, вспоминал утренние события, сопоставляя их с тем фактом, что мне никогда не нравился гвардии полковник Иванов, я его боялся. Поэтому, лёжа на спине, чувствовал некое удовлетворение от своих мыслей-воспоминаний. Вскоре я уснул.

Этот случай произошёл много лет назад. Его главный участник гвардии полковник Иванов, также как и старшина роты, гвардии старший прапорщик Грищенко, уже на пенсии. На пенсии уже и оба наших прапорщика: и командир взвода гвардии старший прапорщик Макарцов и техник – гвардии старший прапорщик Михайлов. Они ведь тоже в какой-то степени участники, — ведь это их пустую бутылку мы не успели вынести на свалку, и она вконец разгневала Иванова.

Вы, наверное, подумали, что я обычный раззвездяй, что вся моя жизнь такая же как случай, который я рассказал. Возможно, Вы правы.